Итак, психоаналитическое образование. С самого начала стоит отметить, что это достаточно широкое понятие. Понятно, прежде всего, речь здесь идёт об образовании, которое получает психоаналитик. Но оно не ограничивается этим, ведь по сути дела аналитическое образование адресовано всем тем, кто занимается психическим здоровьем, кто работает в этой области, поскольку всё то, что связано с психоанализом, а именно соответствующая теоретическая подготовка и умение работы с материалом психического, может оказать неоценимую услугу в практике, даже не смотря на то, что специалист, возможно и не испытывает никакого желания стать в дальнейшем психоаналитиком. Именно поэтому Лакан создал факультет психоанализа в университете, а также клиническую секцию сначала в Париже, а вслед за этим – во Франции и в Европе. Когда-нибудь клиническая секция Фрейдова Поля появится и в Москве.

Прежде всего, психоаналитическое образование включает в себя изучение клинических случаев, но, кроме того, оно предполагает и личный анализ. Все это помогает работать в качестве психотерапевта, который ориентирован психоаналитически. В целом, это можно назвать «прикладным психоанализом», т.е. психоанализом, приложенным к клинике. Лакан настойчиво придерживался именно такого использования данного термина, в противовес представителям IPA , которые когда говорили о прикладном психоанализе, то имели в виду совершеннее другой смысл. С их точки зрения прикладной – это значит приложенный к чему-то постороннему: например, к искусству, литературе, поэзии, считая, что психоанализ может придать истинный смысл, например стихотворению, или иному литературному произведению. Лакан придерживался противоположной точки зрения. Он не считал, что психоанализ может дать литературе какой-то новый смысл. Скорее психоаналитики могут учиться у литературы, на литературе. Итак, Лакан использует термин «прикладной психоанализ», имея в виду приложение психоанализа к клинике. Например, при работе в различных учреждениях, или больнице. Таким образом, аналитическое образование в данном контексте – это образование в клинике, но также и образование самой этой клиники. В сегодняшней лекции речь прежде всего пойдет об образовании в клинике, образовании клиники.

1.

Давайте для начала рассмотрим в качестве примера проблему диагностики. Если мы обратимся к опыту США, то увидим, что классическая психиатрическая клиника там исчезает, а на ее место приходит классификация DSM - IV . Психоанализ же традиционно придерживается диагностики классической.

Почему так важно знать про человека, который находится перед тобой – невротик он или психотик? Для начала вспомним о том, что есть три большие структурные группы: неврозы, перверзии и психозы. С перверсиями всё достаточно просто, и психоаналитики, как правило, с ними не сталкиваются, потому, что у тех просто нет желания прийти на консультацию, конечно за исключением тех случаев, когда их направляет судья после судебного разбирательства. Вернёмся же к вопросу: почему так важно обладать образованием, позволяющим разграничивать между собой неврозы и психозы?

Психотик, невротик – это ничего не говорит о пациенте, который находится перед тобой. Любая из классификаций может относиться к половине человечества. И если одна половина человечества – это одно, а другая половина – другое, то это абсолютно ничего не говорит о самом человеке: он либо «А», либо «Б», к какой половине он принадлежит – по сути дела не так уж и важно. Однако эта диагностика очень важна, почему?

Да, это не говорит что-то важное о самом человеке, но это говорит очень много о той позиции, которую психоаналитик должен по отношению к нему занять. И если речь идёт невротике, то, возможно, стоит попробовать сдвинуть его защиты, поработать с ними. Эти защиты можно сдвинуть, потому что они организованы ригидным способом и предполагают симптом. Таким образом, мы ему поможем получить некоторое облегчение в связи с симптомом, а для того чтобы это делать, психоаналитик должен занять нейтральную позицию. В том смысле, что он не отвечает на требование, а лишь интерпретирует, пользуясь намеками, постепенно подводя пациента к тому, чтобы он сам задавал вопросы о собственном симптоме. Если же речь будет идти о психотике, а мы при этом будем действовать точно также, то возникнет большой риск развязывания его бреда, потому что психотик сам уже находится в рамках интерпретации. Как раз это и называется паранойяльным психозом: интерпретирование, которое присутствует постоянно. Мы все немножечко параноидны с нашими близкими, женами и мужьями, соседями, или в машине. Мы всегда готовы сказать, почему он это делает, т.е. интерпретируем. Но наши интерпретации при этом как бы локализованы. Психоз в полном смысле слова представляет собой случай, когда эти интерпретации превращаются в безумные. И если одновременно ещё и психоаналитик будет интерпретировать, намекая на что-то, тогда возникает серьёзный риск запустить весь механизм бреда.

Поэтому умение поставить диагноз помогает задать позицию психоаналитика. Эта позиция с психотиком иногда чрезвычайно хрупка, она основывается не только на общей диагностике, но зависит и от самого случая. Например, я работал с одной пациенткой, которая была параноидна и одновременно страдала эротоманией. Так вот у нее было три сеанса в неделю, но у трех разных аналитиков. Это, собственно, та самая рамка, то правило работы, которое мы смогли с ней найти. Во время работы с первым аналитиком, к которому она обратилась, развязался эротоманический бред, по причине которого уже сам аналитик прислал её ко мне, поскольку я являюсь психиатром и могу помочь медикаментозно. Пациентка же, в свою очередь, использовала данное обстоятельство, найдя еще и третьего психоаналитика.

Очень интересно рассмотреть каким образом при такой работе распределилась её речь. Итак, первому аналитику она рассказывала свои сновидения и ограничивалась только этим. Потому что у нее была фрейдовская идея о том, что сновидения – это главное в психоанализе. Мне же она в основном хотела рассказывать о своих чувствах, испытываемых с первым аналитиком. Потому, объясняла она, что когда он говорил ей о себе, то это было для неё невыносимо. Такого рода установившаяся благодаря моему присутствию дистанция с первым аналитиком способствовала снижению эротомании. Третьему аналитику она говорила обо всем остальном, т.е. о тех перипетиях, которые происходили в обычной, повседневной жизни.

Возможность построения и принятия такого рода сложных рамок работы требует, чтобы диагноз был поставлен, что в свою очередь требует от аналитика умения делать это очень тонко, разбираться и понимать именно смысл симптомов пациента.

Рассмотрим ещё один клинический пример. Мужчина пятидесяти лет, которого я не знал ранее и который находился в больнице после суицидальной попытки. Психотик (шизофреник), который постоянно жил вместе с матерью и при этом постоянно испытывал сильнейшую тревогу. Единственное, что он мог сказать по поводу своей тревоги, так это то, что она связана с матерью. Он одновременно боялся и потерять свою мать, и тревожился в связи с тем фактом, что не может от нее отвязаться. Т.о. речь идёт о полностью амбивалентном процессе. Для того чтобы эту тревогу хоть сколько-нибудь облегчить, он нашел два сценария. Во-первых, он обдумывал сценарий самоубийства: представлял себе те места, где это будет приемлемо, разрабатывал подробную последовательность действий. В частности он планировал начать с того, чтобы сказать «до свидания» матери, после чего он хотел попросить подругу проводить его до места драмы, и от неё он уже заранее получил обещание, что она это сделает. А потом, потом необходимо было ждать, когда пройдет поезд. И так, вот пред нами первый сценарий, очень тщательно сконструированный при помощи всевозможных деталей. Именно так он планирует лишить себя жизни. Но не сейчас.

Помимо представленного, был и другой, противоположный сценарий. Мой пациент был буквально заворожен историями о маньяках - серийных убийцах, которые он выискивал в газетах и журналах. И в связи с этим у него была мысль о том, что он сможет получить успокоение, если когда-нибудь совершит нечто подобное. Но одновременно, в глубине души он осознавал связанный с таким поступком риск. В конце концов, пациент остановился на том, что начал коллекционировать все, что было написано по поводу серийных преступников, полицейские романы, а также вещи, которые могли ему о них напомнить.

Фактически, он так и не мог разделиться с матерью, но снял два гаража, в которых разместил свою коллекцию. И когда это было осуществлено, он почувствовал себя прекрасно: вопрос о самоубийстве больше уже не стоял, также как и вопрос о том, что у него есть долг убить. Единственное – у него теперь был долг коллекционировать. Именно это мы можем называть симптомом, симптомом в психоаналитическом смысле, смысле фрейдовском и лакановском. Но заметьте, это будет уже симптом, который функционирует в психозе, т.е. не невротический симптом! Такой симптом даёт ответ на переживаемую субъектом тревогу и представляет собой конструкцию, созданную самим субъектом.

Конечно, в первую очередь, в качестве ответа на тревогу мы могли бы рассмотреть два фантазматических сценария, один из которых связан с самоубийством, а другой с серийными убийствами. Но, в отличие от этих сценариев, симптом, как конструкция, даёт гораздо лучший ответ, он стабилизирует состояние и позволяет субъекту создать собственный проект будущего. Ну конечно, в общем-то, коллекционировать книги об убийствах – проект довольно глупый, но для пациента он оказался очень полезным и стабилизирующим. Именно это его и держало в течение многих лет.

Но, как это часто происходит во всех свободных странах Европы, полиция иногда вмешивается не лучшим образом. Описываемые события происходили в Бельгии, как раз в то время, когда у всех на слуху были истории с серийными убийствами детей. И тогда соседям показался странным этот человек, который ходит от одного гаража к другому с какими-то загадочными предметами... Пришла полиция, она обнаружила коллекцию, она тоже посчитала, что он странный, этот человек, и что его история более серьёзна и реальна, чем казавшаяся вымышленной история коллекционера романов о серийных убийцах. А потом... Потом, после длительных разбирательств, полиция отдала все назад, ведь его не в чем было упрекнуть. Но он уже не хотел забрать эти вещи. Коллекция потеряла для него некое измерение, которое у неё было. Вещи, составлявшие её, стали словно «грязными» побывав в полиции. И он тут же опять столкнулся со своей тревогой по отношению к матери. А через 6 месяцев он покончил с собой, следуя собственному сценарию. Я думаю, теперь это было уже невозможно предотвратить. Да, можно было его госпитализировать и тем самым, опять же возможно, как-то отсрочить трагедию, но только не выстроить вновь симптом.

2.

Итак, аналитическое образование – это образование в клинике, которое помимо всего прочего состоит в том, чтобы научиться отличать симптом полезный от симптома несущего разрушение. А также, важно научиться конструировать клинические случаи, т.е. описывать и структурировать их, и именно благодаря такой работе может придти понимание относительно того к какому симптому в том или ином случае притрагиваться не стоит. И это образование находится по другую сторону от возможно более привычного, но на самом деле представляющего собой процесс «изготовления аналитиков», в результате которого появляются всего лишь актеры клинического поля.

Свою позицию относительно аналитического образования Фрейд представляет в работе «Проблема дилетантского анализа (Дискуссии с посторонним)», появившейся из-под его пера в 1926 г. Написание этого текста было связано с тем, что один из аналитиков его ближайшего окружения, Райх, в это время был подвергнут судебному разбирательству, связанному с обвинением его в неких нелегальных действиях в рамках медицинской практики. А именно, что он психолог и не является врачом, но при этом называет себя аналитиком, и что он прошел свое образование под руководством Фрейда. Так вот Фрейд пишет этот текст для того, чтобы защитить позицию Райха, не являющегося врачом, вследствие чего Райх, в конце концов, так и не будет осужден. И здесь будет четко видно, какую именно позицию Фрейд отстаивает.

Во-первых, он настаивает на том, что вовсе не обязательно быть врачом, для того чтобы быть аналитиком. Если мы попытаемся хорошо понять фрейдовские аргументы, то для нас станет абсолютно очевидным утверждение, что ни один специфический диплом, выданный тем или иным университетом, не может авторизовать психоаналитическую практику. Конечно, это замечательно быть тем, кто окончил университет, потому что это дает преимущество, состоящее в знании огромного количества всевозможных вещей. Но, в конечном итоге, речь в этом случае будет идти немножко о других вещах, или о другом знании, и если ты обладаешь этим знанием, то с ним придется расстаться, если хочешь стать аналитиком... Да, Фрейд здесь, впрочем, и как всегда, очень сложен.

Я попробую процитировать одну из его фраз: «Врач, который в медицинской школе смог добиться того, чтобы стать врачом, находится в противоположной позиции относительно той, которая ему необходима для того, чтобы, в конце концов, стать психоаналитиком». А ещё чуть дальше он вообще скажет о том, что такое образование как медицинское, дает идеи ложные и вредные. Заметьте, и это притом, что он сам врач! Но это не критика медицины. Это касается следующего: то, пройдя через что, вы подошли к становлению аналитиком, то, с чем вы входите в это образование, должно быть либо оставлено в стороне, либо должно быть кардинально пересмотрено, преобразовано под воздействием самого психоанализа. И это первый вопрос, который ставит Фрейд, касательно профанского анализа. Т.е. ни один специфический диплом не является обязательным.

Вторая позиция Фрейда: ни один университетский диплом сам по себе не является достаточным. Фрейд заключает, что врач, либо психолог, будучи специалистом в своей области, тем не менее становится шарлатаном в том случае, если занимается психоанализом, не имея дополнительного психоаналитического образования. В настоящее время в Западной Европе достаточно много спорят относительно этих вопросов, и в различных странах правительства пытаются разрешить их, вводя законодательную регламентацию всего, что имеет отношение к психотерапии. И в данный момент мы вынуждены достаточно жестко и серьезно против этого защищаться.

Значит, существует специфическое психоаналитическое образование. Это та вещь, которая является обязательной в случае психоаналитической практики, и это тот инструмент, который нужен как необходимое дополнение к диплому.

Эта позиция весьма парадоксальна, поскольку в том же самом тексте мы встречаем следующее место: «психоаналитик должен буквально игнорировать то, что он знает». Это вовсе не значит, что он не должен знать. Речь идёт о неком «более чем знании» относительно некоторых вещей. А помимо всего прочего, аналитик должен еще и иметь способность такое знание игнорировать. Почему? Собственно потому, говорит Фрейд, что в ходе каждого лечения психоанализ должен быть буквально изобретен вновь. Не правда ли, очень скромная позиция?

Необходимо знать огромное количество вещей, чтобы каждый раз, имея дело с пациентом, обладать способностью тут же забыть все это, но лишь с одной целью: чтобы иметь возможность услышать то, что нам хотят сказать. Т.е. слушать без какого-либо суждения. Кроме того, имеется в виду отсутствие каких-либо личных предрассудков. А также, важно слушать так, чтобы не понимать слишком быстро.

Давайте вспомним того человека, о котором я только что говорил, очарованного серийными убийствами. Понять его слишком быстро – означало бы буквально тут же остановить фантазм, который он создал. Так что в принципе это вполне оправданно и разумно иметь страх относительно такого понимания. Не правда ли, понять нашего пациента слишком быстро – означало бы госпитализировать его. Но это означало бы всего лишь изменить его способ «перехода в действие [2] ». Т.е. понять до того, как имеется в наличии хоть какой-то опыт. То, что можно было бы сделать, так это создать некую систему вокруг того очарования, которое было у этого господина. Например, этот симптом с гаражом.

Т.е. игнорировать знание – это значит воспринимать каждого как того, с кем вы встречаетесь впервые, как что-то абсолютно новое. Понятно, что существует некий набор структур, который повторяется. Но, тем не менее, каждый случай привносит что-то новое. И допустим, если бы мы с вами захотели определить некую структуру, к которой психоаналитик должен быть готов, то я бы сказал тогда, что психоаналитик должен быть готов воспринять удивление, быть удивленным, т.е. быть особенно внимательным к таким вещам, которые трудно услышать.

3.

Итак, вообще-то мы сегодня хотели более точно определить, что же такое психоаналитическое образование. Отталкиваясь от Фрейда, мы видим развитие этого образования согласно трем осям: первое – это исследование теоретических текстов, второе – личный психоанализ... Кстати, в настоящее время прохождение личного анализа является требованием абсолютным. Невозможно стать аналитиком, не пройдя своего личного анализа. У Фрейда тоже был личный анализ. Единственное – это был самоанализ. Он анализировал свои сны, свои ошибки. Но, впрочем, почему самоанализ? Ведь Лакан говорил о том, что у Фрейда был именно анализ. В подтверждении этой мысли вспомним: у него был анализ с Флиссом, а, кроме того, он не анализировал свои сны в одиночестве, он их кому-то отправлял и организовал тем самым перенос. Т.е. всегда был кто-то, кому он представлял материал, правда при этом он оставался тем, кто интерпретирует. Но, подчёркиваю, это вовсе не значит, что он был один.

В начале исторического пути, то, что для того чтобы стать аналитиком, нужно пройти свой личный анализ – было не так очевидно. Так в 1907 году Ференци начинает принимать своих пациентов как аналитик, а собственный анализ он начинает только в 1914 году. И если в начале кто-то и советовал аналитику пройти свой личный анализ, так это лишь для того, чтобы у него была идея о том, как функционирует бессознательное. Но достаточно быстро распространилась и следующая точка зрения: в своём анализе необходимо идти дальше этой задачи. Отражение данной диалектики идей мы обнаруживаем в дискуссии между Ференци и Фрейдом.

Ференци говорит о необходимости личного анализа для будущего аналитика как о втором основополагающем правиле (оставляя в качестве первого принцип свободных ассоциаций). И Ференци был первым, кто считал, что в этом анализе аналитик должен «пойти до конца». Он даже упрекал Фрейда в том, что тот, по его мнению, не закончил собственный анализ. Этой дискуссии сам Фрейд положит конец, правда уже после смерти Ференци, в своем тексте «Анализ конечный и бесконечный». Здесь он задает себе вопрос о конце психоанализа, причём именно по отношению к аналитикам, от которых можно ждать, что они будут проводить свой анализ максимально долго. Фрейд делает заключение, что нет логического конца у психоаналитического лечения. Можно облегчить симптом, можно изменить позицию по отношению к симптому, но есть нечто, что всегда остается незавершимым. Поэтому Фрейд, в конце концов, дает такой совет: нужно остановиться, когда все идет хорошо. И если ты аналитик, то время от времени можно просто возобновлять свой анализ.

И эту дискуссию о конце анализа подхватит Лакан. Но в начале я хотел бы сказать несколько слов о третьем важном пункте в образовании аналитика – контроле или супервизии.

Для Фрейда – это основная практика, делающая возможной передачу опыта. В своем тексте «Об аналитической технике» он говорит о том, что практика психоанализа может быть изучена подобно шахматной партии. Для того чтобы научиться играть в шахматы, не достаточно просто выучить наизусть какое-то количество игрового материала и выполнить необходимое количество упражнений. Шахматной игре можно научиться только рядом с мастером, рядом с тем, у кого было достаточно опыта. И именно так Фрейд представляет вопрос контроля. С его точки зрения, та часть образования, которая представляет собой контроль случаев, имеет свой конец в отличие личного анализа. И если взять в качестве примера то, как это делается в рамках IPA , мы увидим, что там установлен стандарт супервизии двух случаев в течение фиксированного количества лет.

Что же говорит по этому поводу Лакан? Для начала отметим, что, говоря о психоаналитическом образовании в целом, все те же самые три оси, по которым движется это образование, для него имеют значение, но одновременно есть еще и дополнительные элементы, привносящие внутреннюю динамику. В начале, Лакан выделяет и принимает во внимание некий свойственный образованию парадокс, идею которого развивал ещё Кант. Об этом нам напоминает Жак-Алан Миллер, сказав в одной из своих работ следующее: «С одной стороны – ученик должен подчиняться, слушаться, ведь в педагогике необходимо принуждение, но одновременно задача обучения состоит в том, чтобы индивид остался свободен». Или как говорит сам Кант: «Как могу я воспитывать свободу под принуждением?» Это и есть истинный парадокс образования, который Лакан будет пытаться рассмотреть под разными углами зрения.

Например, делая главный акцент на курсе личного анализа, являющегося частью образования, он скажет: «не существует образования аналитика, есть только образование бессознательного». Очевидно, что Лакан играет двумя разными смыслами слова «образование». Когда он говорит «не существует образования аналитика», то имеет ввиду невозможность существования образования линейного, идеально выстроенного. Или, другими словами: нет последовательного образования, но есть парадокс образования. Вот поэтому он и говорит: нет образования, а есть только образования бессознательного. А мы с вами прекрасно знаем, что образования бессознательного, а именно остроты, оговорки, забывания и т.д. являются также и симптомами. И когда Лакан это говорит, нужно хорошо понимать, что он отсылает аналитика к его личному анализу. Он словно приглашает: в качестве собственного образования занимайтесь тем, что анализируйте собственные образования бессознательного. Поэтому очевидно, что в образовании аналитика на первом месте – сам аналитический курс.

Тогда Лакан приходит к тому, чтобы попытаться вновь сформулировать мысль о логическом завершении анализа. До чего в своем анализе дойти? И он даёт ответ – до конца. Тогда где же он, этот конец?

В развитии своего учения Лакан будет формулировать несколько тезисов о конце анализа. Например, во втором семинаре он говорит: окончание анализа нацелено на то, чтобы увидеть субъект без Я. Т.е. субъект должен начать говорить так, чтобы не быть при этом одураченным собственным воображаемым. Вспомним, Фрейд пишет о трех инстанциях: Я, Сверх-Я и Оно. Так вот Я – это то, что мы считаем, во что верим. И это одновременно сумма всех наших предрассудков, сознательных мыслей – всё то, чем как нам кажется, мы являемся. И когда Лакан говорит о субъекте без Я как о цели анализа, то это стоит понимать как требование к аналитику стать свободным от требований этих предрассудков. Благодаря чему он приобретает способность испытывать удивление при встрече с симптомом, без того, чтобы понимать слишком быстро. Как видите, данная позиция все еще очень близка к той, которую занимал Ференци в своей дискуссии с Фрейдом.

В одиннадцатом же семинаре, Лакан формулирует следующее положение о конце анализа: он назовет это «преодолеть фантазм». Для него речь не идет о том, что, в конце концов, в ходе анализа симптом будет уничтожен или облегчён, а фантазм, соответственно, станет более плоским. Но это означает, что по ту сторону фантазма неминуемо встанет вопрос о том, как теперь, здесь, по ту сторону фантазма, субъект сможет распорядиться собственным влечением и собственной тревогой?

Можно попытать объяснить это достаточно просто, и я приведу простой пример. Возьмем кашель, симптом Доры, пациентки Фрейда. Как этот симптом появляется? А появляется он, когда она ассоциирует. У Доры могла быть такая последовательность мыслей: поскольку она считала своего отца неполноценным в сексуальных отношениях, у нее могла возникнуть идея о том, что отец и его дама сердца, мадам К., имели оральные сексуальные отношения. Там была серия снов, виденных Дорой, и отсюда к ней приходит этот фантазм. Т.е., у нее был фантазм оральной фелляции. Возможно, что доказательством справедливости интерпретации для Фрейда всегда было то, что если нечто важное проанализировано, то симптом исчезал. И здесь Дора действительно перестала кашлять. Итак, мы видим здесь, как связан кашель и те движения, которые она описывает у себя в горле, с фантазией, т.е. с ее предположением о том, какое сексуальное удовольствие получали отец и мадам К.

Здесь мы имеем симптом телесный (ведь она истерическая пациентка!) и имеем фантазию, которая поддерживает этот симптом и является его причиной. Но тогда вопрос об окончании анализа встаёт следующим образом: чтобы вылечить – недостаточно, чтобы симптом прошел, недостаточно также и добраться до фантазии. Так что же находится по ту её сторону? Фрейд уже здесь задает этот вопрос, он говорит: да, все это конечно замечательно, но она могла бы сформировать и другую фантазию, не эту. Почему же она все организует вокруг рта, вокруг орального влечения? Здесь я могу только задать рамки данного вопроса.

Когда Лакан говорит о том, чтобы перешагнуть фантазм, то это более длительный процесс, чем тот, который был представлен в нашем примере, рассматривающем всего лишь один симптом и его изменения. Тем не менее, вы могли увидеть, что симптом может изменяться, варьироваться у одного и того же человека. Так вот, то же самое происходит и с фантазией. И, в конце концов, весь процесс анализа нацелен на то, чтобы извлечь суть, смысл и из симптома, и из фантазма, чтобы, в конце концов, субъект смог принять во внимание, какая существует связь у него самого с его собственным влечением.

Вокруг именно этого вопроса Лакан организует процедуру завершения анализа. Она называется «переход» ( la passe ). Интересно попытаться понять данный пункт психоаналитического образования. Итак, в большинстве фрейдовских сообществ, например в IPA , признание психоаналитика происходит в присутствии жюри, решение принимается комиссией. Её составляют люди, которые старше, и они судят о том, является ли новичок приемлемым. Это классическая процедура. Лакан придумывает иную процедуру, очень специфическую. Она служит для того, чтобы каким-то образом всё же обнаружить окончание курса лечения. Собственно через эту процедуру человек может войти в Школу как Член Школы. Она создана для того, кто задумывается о том, чтобы поставить окончательную точку в своем анализе, кто как бы из анализа выходит.

Итак, анализант (тот, кто проходит анализ) вытягивает из корзины имена двух других людей, подобных ему. В лакановской Школе аналитик может свидетельствовать о том, что его анализант находится в некоей позиции, которая кружится вокруг возможности завершения лечения. Аналитик может именовать такого анализанта «проводником» ( passeur ), т.е. тем, кто решил подвергнуться процедуре «переход» сам, но одновременно будет помогать и другому её пройти. Т.о. кандидат извлекает из корзины, по жребию, имена двух других себе подобных, которые будут ему помогать. Если анализант решил пройти через процедуру «переход», то значит, он хочет каким-то образом показать, что его анализ завершается. Он обращается к этим двум «проводникам», и это им он будет рассказывать о своем личном анализе. Неправда ли, речь идет просто о других людях, рассказать другим подобным тебе, а не тому, кто старший, старейший.

(Вопросы из зала по поводу деталей процедуры «прохождения»)

Конечно, сначала он встречается с неким секретариатом, который дает ему допуск. И в нём сидят старейшины, но они не принимают решение, завершен анализ или нет. Они всего лишь пытаются определить серьезность, потенциал требования кандидата. Ведь согласитесь, могут быть люди, которые уже к концу второго месяца о чем-то таком подумывают. Но даже в конце трех-четырех лет еще рано, и это не принимается. Во-вторых, можно сказать, что есть люди, которые буквально бредят подобными ситуациями. И поэтому секретариату необходимо быть достаточно мудрым, чтобы иметь возможность остановить то, что должно быть остановлено. Но кандидат никогда не говорит о своем анализе секретариату. Он всего лишь сообщает о том, что у него есть нечто, что он бы хотел рассказать, не более того.

(Вопрос из зала по поводу функции «проводников»)

Дальше можно сказать о том, что после того, как кандидат рассказал «проводникам» о своём анализе, именно они будут защищать лечение, процедуру анализа кандидата перед жюри. Я вам говорил, процедура достаточно специфична. Для начала речь идет о том, чтобы убедить тех двух, которые при этом не являются старейшинами, чтобы затем уже они могли передать самое важное, суть.

Задача Лакана состояла в том, чтобы верифицировать, проверить точку окончания анализа. И «переход» – ни что иное, как попытка дать возможность самому субъекту сказать о том, что происходит в этой точке, находящейся по ту сторону симптома, фантазма. Попробуем на этом завершить рассуждение о конце анализа. Рассматривая вопрос о том, где же завершается анализ, двигаясь в попытке разрешения от симптома к фантазму, и, наконец, оказываясь по ту сторону фантазма, мы, тем не менее, в конце концов, вновь возвращаемся к симптому. И это та единственная вещь, которая не может исчезнуть. Невозможно жить без симптома. Как, например, это можно понять, думая о господине с книгами. Можно жить без того, чтобы этот симптом был слишком патологичным. Получается, что в конце аналитической работы симптом приобретает свой смысл, все более сводится к этому смыслу, чистому, абсолютному. И, например, избавиться от кашля – это избавиться от измерения патологического. Что значит, согласно Лакану, перейти от трагедии к комедии. Это и есть его манера говорить об облегчении симптома.

4.

Итак, давайте вернемся вновь к вопросу о том, как согласно Лакану происходит психоаналитическое образование. Первое – довести свой анализ до конца. Но для этого его надо хотя бы начать. Далее – это займет какое-то количество лет. Лакан не говорит о том, что невозможно быть аналитиком до того, как вы завершили свой анализ. Потому, что когда он говорит об анализе завершенном, то речь априори идет о чем-то очень длинном. А ведь всегда получается так, что аналитик начинает принимать своих пациентов как аналитик еще до полного завершения своего анализа. Т.е. в случае вопроса о возможности принимать своих пациентов, речь не идет о доведении собственного анализа до конца. Для того чтобы быть аналитиком, чтобы достаточно корректно слышать то, что говорит пациент, необходимо, прежде всего, избавиться от всего того в самом себе, что может служить помехой в этом слушании. И в целом, если ты продолжаешь свой анализ, с какой стати это должно быть препятствием к тому, чтобы слышать то, что говорит другой?

Второе требование, так же как у Фрейда – изучение текстов. Но Лакан особенно настаивает на том, что речь не идет о каком-то фиксированном знании, которое можно однажды усвоить, а скорее о динамике знания, в которую необходимо войти. Для этого Лакан придумывает процедуру, которой пользуются в его Школе и которая называется «картель». Эта процедура состоит не просто в том, что кто-то слушает лекции или курсы. Принцип картеля предполагает существование небольших групп, картелей, по 4 или 5 человек, и участники каждой группы изучают тексты, и обсуждают их вместе. Такие картели работают во всех лакановских школах.

Ещё несколько уточнений по поводу различия взглядов Лакана и Фрейда на контроль. Фрейд не рассматривает контроль исключительно в контексте супервизии случаев, а говорит более широко о передаче опыта. Лакан же, считает, что любой аналитик вполне может иметь точку преткновения в проводимом им анализе. Тогда контроль может быть одинаково полезен как для начинающего психоаналитика, так и для психоаналитика опытного. И тот и другой прибегает к нему всякий раз, когда есть трудность. Можно дать следующее короткое определение: контроль помогает аналитику оставаться открытым тому, чтобы слышать собственное удивление. Аналитик должен быть научен сохранять связь с тем, что происходит. И если у Лакана анализ имеет конец, и это тот конец, который делает анализ более длительным, то образование в смысле контроля для него бесконечно.

В заключении ещё два-три слова о психоаналитическом образовании в целом. Последний Конгресс Всемирной Психоаналитической Ассоциации проходил в Брюсселе на тему «Эффекты образования». Говоря об эффектах образования, мы тем самым избегаем идеи, что существует непрерывное, линейное образование. Скорее есть некоторые эффекты. (Кстати, один из ближайших номеров журнала Школы будет посвящён этой теме.)

В связи с услышанным на Конгрессе интересно сделать два замечания. Во-первых, все участники говорили о том, что эффекты образования всегда отмечены эффектами субъективными. Даже если речь идёт об изучении текстов Фрейда или Лакана. Конечно, эти эффекты возникают при условии, что человек одновременно с изучением текстов проходит анализ. Так вот все заметили, что есть такие моменты, когда прочитанное вдруг словно проясняется неким особым образом. Это происходит после открытия в собственном анализе некоторых новых точек, пунктов. Т.е., говоря иначе, изучение текстов тоже не является линейным процессом и не сводится к сумме знаний, которую нужно усвоить. Каждый находит свой собственный способ, чтобы продвигаться вглубь.

И, наконец, последнее замечание. В свидетельствах, рассказах участников Конгресса (а среди них были и врачи, и психиатры, и психологи, а также священники и, возможно, представители других специальностей) мы могли заметить, как для всех для них являлся актуальным вопрос о «желании аналитика» (то, как называет это Лакан). Это особое желание, благодаря которому аналитики готовы слушать то, что говорит другой. Причём не просто слушать, а следовать за потоком их означающих, по началу не понимая их смысла, чтобы, в конце концов, приблизиться к прояснению позиции субъекта, одновременно не ища того, чтобы оказывать влияния на совершаемый этим субъектом выбор. И это странное желание. Чтобы к нему прийти, необходимо трансформировать то желание, которое ему предшествовало. И тогда врач должен расстаться с желанием лечить, психолог расстаться с желанием понимать, философ должен расстаться с желанием иметь концепцию устройства мира, а священник должен расстаться с любовью к ближнему.

Ответы на вопросы аудитории

Вопрос: Можно ли проходить личный анализ и супервизии с одним и тем же аналитиком?

А.С. : Что касается IPA , то там такой принцип: аналитик и супервизор – разные люди. В лакановском анализе подобного закона не существует. Соответственно, это предполагает различные варианты. Фактически хорошо видно, что контроль, осуществляемый собственным аналитиком, имеет преимущество, состоящее в возможности для контролируемого видеть какие-то элементы собственного анализа, видеть больше. Точно так же преимущество есть и у аналитика контролирующего: тоньше отмечать что исходит от вас как аналитика в каких-то сложных точках проводимого вами анализа. Сам Лакан очень много работал подобным образом. Получается, что это возможно, и, можно говорить, что в этом есть преимущества.

Но есть еще и другое преимущество, о котором пока не говорилось: это преимущество контроля у кого-то, кто не является твоим аналитиком и кто не знает ничего. И кто, когда вы будете говорить о собственной практике, посмотрит на вас совершенно свежими глазами и будет в меньшей степени занимать позицию аналитика. Тогда ему будет легче сделать для вас важные клинические уточнения. В идеале, хорошо иметь два контроля. Это есть та свобода, свойственная человеку, которой он может воспользоваться в разные периоды жизни. Можно даже начать контроль с одним, а закончить с другим.

Вопрос: Можно ли в таком случае один и тот же случай супервизировать у двух разных аналитиков одновременно?

А.С. : Если это один случай у двух аналитиков, то есть риск, что подобная практика обернется для супервизируемого тем, что он будет интересоваться разницей между двумя аналитиками больше, чем самим клиническим случаем.

И всё же?

А.С. : Предположим даже, что это не тот случай, когда аналитиков заставляют соревноваться между собой. Тем не менее, я с трудом могу представить подобную работу в длительной перспективе. Хотя точечно, это вполне может иметь место. Верно то, что опыт аналитиков не всегда один и тот же для разных случаев. Одни много работают в детьми-психотиками, другие с ними не работают. Кто из них окажется лучше в случае контроля? Заранее не ясно.

Был момент, когда ко мне пришли с просьбой о супервизии случая токсикомании. И именно потому, что человек знал о моей не слишком глубокой осведомлённости в этой области. Но с той мыслью, что достаточно много вещей говорится об этих проблемах вновь и вновь, а я прихожу к вам, чтобы найти свежий взгляд. Так что теперь у меня уже есть две клинические команды, которые супервизируются в связи со случаями токсикомании, правда, я сам уже совсем другой, я теперь больше знаю о токсикомании, и мой взгляд теперь отнюдь не свеж.

Так что, почему бы не воспользоваться точечным эффектом! Специалист вполне может искать второе прочтение своего случая, особенно если он думает, что именно отсутствие нового взгляда держит его на месте, затрудняет работу.

А если это всё же тот самый случай, и в основе запроса на супервизию лежит желание устроить соревнование?

А.С. : Это тоже может произойти. И именно в связи с этим нужно быть внимательным. Это хитрости, к которым прибегают субъекты. Хитрости симптома, направленные на то, чтобы остаться не вовлеченными.

Вопрос: В чем разница в позициях психоаналитика по отношению к невротику и психотику?

А.С. : Давайте возьмем маленький, очень простой пример. Я прервал свою работу на неделю в связи с поездкой в Москву и был обязан сказать своим пациентам о невозможности на этой неделе с ними встретиться. Так вот существует множество способов об этом говорить. Можно сказать: «Я Вас не увижу на будущей неделе». Или: «Ну, давайте, до той недели! До свидания!» А можно сказать и так: «Вы знаете, я огорчен, но я должен ехать. Так что на следующей неделе я Вас принять не смогу». Можно, впрочем, и так сказать: «На следующей неделе я должен поехать в Москву, где будет проходить семинар Фрейдова Поля, и, соответственно, наша встреча не состоится». Очевидно, что с невротиком я, не сомневаясь, скажу какой-то минимум, чтобы всё-таки пациент смог себя спросить: может быть, это из-за меня этой встречи не будет? Конечно, это еще будет зависеть и от случая, например, много тревоги испытывает субъект или нет. Но во всех случаях невроза я, ни сколько не сомневаясь, оставлю место для этого знака вопроса.

С психотиком же я буду уверен в том, что он будет интерпретировать данную ситуацию как что-то нацеленное на него лично, особенно если он параноик. Или, если это, например, страдающий шизофренией или меланхолик, то я не уверен, что он не воспримет ситуацию отъезда как падение. И тогда я буду давать много объяснений, я буду говорить, что вот есть что-то, что не зависит ни от Вас, ни от меня, и вот почему я еду… Конечно, есть еще и другие обстоятельства, которые могут быть важными. Допустим, если есть пациент, находящийся в суицидальной опасности, то я ему предоставлю возможность позвонить мне в Москву. В частности, есть кое-кто, с кем мы договорились, что он мне позвонит этим утром, чтобы сказать несколько слов.

В данном контексте можно говорить о многих вещах, и здесь присутствуют все эти вопросы поддержки, переноса. В случае невроза обязательно возникнут и виновность, и беспокойство, но должна существовать при этом возможность, чтобы всё это заняло своё место. И там тоже есть свои внутренние границы, ведь согласитесь, пожалуй, оставлять человека в состоянии сильной тревоги, не следует, даже, если эта тревога неизбежна. Нужно немножко об этом беспокоиться. Вот, такие ориентиры относительно позиции аналитика здесь возникают при учёте разницы между неврозом и психозом.

Вопрос: Вопрос в связи со случаем господина коллекционировавшего полицейские романы. Вы сказали, что было невозможно избежать самоубийства. Но было ли возможным в данном случае конструирование другого симптома, который мог бы действовать в качестве замещения?

А.С. : В принципе да, вы правы. Конечно, хорошо бы было заняться тем, чтобы помочь ему сконструировать новый симптом. Но конкретно в данном случае, это оказалось невозможным. Пациент оказался в состоянии брошенности, его словно «оставили падать». Он уже больше не был открыт, уже не задавал вопроса. Когда я говорил о случае, то представил всего лишь основные элементы. На самом деле, конечно, он гораздо более сложный. Ведь на самом деле, этот господин украл несколько книг. И когда полиция появилась у него в гараже, то он сделал признание в краже. Но полиция-то пришла совсем по другому поводу. Тогда ему отдали все его книги, за исключением тех, которые были украдены. А потом получилось, что в течение многих месяцев он ждал суда, потому что книги принадлежали государственной библиотеке. Но он смог доказать, что на самом деле эта кража была спасением книг, потому что в библиотеке они находились в плохом состоянии. Поэтому его не осудили.

В течение этих четырёх или пяти месяцев, пока продолжалось судебное разбирательство, он придумал небольшой ритуал. Раньше он был алкоголиком и каждый день ходил в кафе, чтобы выпить. Так вот в этот период он в каком-то смысле вновь вернулся к тому, чтобы пить, и каждый день ходил пропустить кружечку пива в какое-то конкретное кафе Брюсселя. Это было для него знаком ожидания, ведь он действительно находился в ожидании, а, кроме того, это была небольшая прогулка по городу... Но в целом, ритуал оказался недостаточным, чтобы его поддержать. И чуть позже, через месяц после того, как завершилось судебное разбирательство, он покончил жизнь самоубийством. Этого можно было бы избежать, если бы оказалось возможным создать другой симптом. Но если на путь с гаражами он встал добровольно, то теперь, когда он ждал поезда чтобы покончить с собой, для того, чтобы найти иной путь, у него просто уже не было средств.

Когда мы говорим «помочь сконструировать» симптом – это вовсе не значит, что мы будем вместо субъекта этот симптом конструировать. Не можем же мы принимать решение на его месте, ведь тогда это было бы подобно тому, что мы его посылаем в психиатрическую больницу по принуждению. Конечно, можно принять такое решение, если кто-то сам себя подвергает опасности, но, по правде говоря, его этим не остановишь, можно всего лишь на время приостановить. Или можно вмешаться медикаментозно, используя большие дозы. Но, на сколько это этично? Конкретный вопрос скорее состоит в следующем: каким образом он мог вновь запустить процесс конструирования симптома и можно ли было ему в этом помочь? Но этого не произошло. И потом, дело в том, что я узнал историю этого пациента уже после её завершения. Быть может, если бы я с ним познакомился раньше, то у меня был бы иной взгляд на этот случай. Но, в том варианте как мне его передали, кажется закономерным, что всё закончилось именно так.

Вопрос: Раз он участвовал в судебном разбирательстве, получается, что его признали вменяемым?

А.С. : Да. Конечно, он был психотиком, но занимался лечением собственного психоза с помощью алкоголя, и полиция рассматривала его скорее как алкоголика, а не как больного психозом. При этом у него, конечно, был бред, но бред вполне разумный. Естественно, врач мог квалифицировать как бредовую эту зачарованность серийными преступлениями, но ведь полиции он говорил просто: нет, я коллекционирую. Точно так же как марки, можно коллекционировать и книги о серийных убийствах. Т.е. он психотик, но такой «нормализованный» с точки зрения социальной жизни.

Симптом в данном случае сконструирован по типу симптома психотического, хотя любой симптом – это всегда конструкция, и невротический тоже, как вы это могли видеть в случае маленького Ганса, у которого были фобии лошади, и которого вылечил Фрейд.

Фрейд вновь возвращается к случаю маленького Ганса в своей работе «Торможение, симптом, тревога». Там он задает вопрос: в чём заключается симптом маленького Ганса? И Фрейд отвечает следующим образом: Ганс отказывается выходить на улицу, потому что он боится лошади. Он боится, что лошадь его укусит. Тогда Фрейд задает новый вопрос: что именно является симптом? И тут же отвечает, что сам факт, что Ганс не выходит на улицу – это не симптом, это торможение. А можно ли тогда сказать, что страх лошади – это симптом? Тоже нет, говорит Фрейд, потому что страх – это тревога. А тревога – это не симптом. Таким образом, симптомом становится лошадь.

Фрейд уточняет: если бы этот мальчик боялся собственного отца, то это было бы нормально. Вполне нормально, что маленькие мальчики боятся своих отцов. Однако, маленький Ганс не боится своего отца. Это и есть симптом. Т.е. он как бы конструирует лошадь на месте отца. Это очень простой механизм симптома.

Впрочем, он не боялся отца потому, что этот отец никому не был страшен. Это не тот отец, «который носит штаны»! И когда Ганс задаст ему вопрос: «Папа, скажи, а будет ли у меня еще маленький братик?», то тот ему отвечает: «Если того Бог захочет». И тогда Ганс спросит у матери: «Верно ли, что у меня будет маленькая сестренка, если этого захочет Бог?» А она говорит: «Нет, потому что я этого не хочу». Французская половица, которую приводит Фрейд, гласит: «То, что хочет женщина – хочет Бог». И вот мы видим отца, который занимает такое милое местечко, да который к тому же еще и психоаналитик.

Анализ маленького Ганса особый. Во-первых – это первый детский анализ. Но, вообще-то, Фрейд видел самого Ганса только один раз. И, напротив, он регулярно встречается с отцом, который ему рассказывает о том, что происходит, а он говорит отцу, что тот должен сказать Гансу. Т.е. это курс через отца.

Вопрос: Насколько я понимаю, отец в данном случае выполняет функцию Имени Отца. И именно поэтому возникает этот симптом.

А.С. : Этот отец – да. И классически Лакан (впрочем, как и Фрейд) говорит о том, что это можно показать в любом случае невроза. Т.е., если Имя Отца находится на своем месте, если Эдипов комплекс имел место, то мы скорее находимся на стороне невроза, а если это не так – то в сфере психоза. Классически это так, хотя в последнем периоде развития учения Лакана по-другому. Случай фобии – тот случай, когда Имя Отца действует, но слабо. А сама фобия – это то, что будет усиливать позицию отца, используя лошадь.

Нужно хорошо понимать, что сам по себе отец – тоже симптом. И когда Фрейд говорит нам о том, что это было бы вполне нормально, если бы маленький Ганс боялся отца, то это вовсе не значит, что при этом не было бы симптома. Т.е. страх отца стоит на том же самом месте, что и симптом. И тогда лошадь будет усиливать позицию отца. Отец на своем месте как функция, которая действует, но он не делает мужественным в достаточной степени маленького Ганса. Он не внушает ему страх, что не слишком хорошо для маленького мальчика, как не слишком хорошо идентифицироваться с отцом, если всё решает мать. Здесь-то и проявляется слабость отца. Это вовсе не значит, что он не действует, но есть слабость. Тогда это уже не та лошадь, которая против отца, а та лошадь, которая восполняет присутствующий в отце недостаток. Получается, что отец на лошади, подобно маршалу на коне.

Вопрос: Если сказать то же самое в других терминах, то отец слишком слаб, чтобы защитить Ганса от инцестуозной ситуации?

А.С. : Можно сказать по-другому: он защищает от инцестуозной позиции, но слишком слабо. Он не достаточно чётко указывает дальнейший путь. Т.е. на символическом уровне он вполне представлен как некто, запрещающий инцест, но в воображаемом – нуждается в том, чтобы иметь лошадь и быть этой статуей отца на коне. Лакан говорит о том, что именно воображаемого отца не достает Гансу, а не символического.

Вопрос: Страх лошади – это симптом, который разрушает, а страх отца, пусть он и не разрушает, но тоже является симптомом, и поэтому Ганс невротик, т.е. он в любом случае невротик. Значит ли это, что тогда каждый из нас является невротиком, потому что у нас всегда есть этот страх, тот или иной, даже если он и не разрушает?

А.С. : Бояться отца – условие обещания. Надо хорошо понимать отношение отца и симптома к Эдипову комплексу. Лакан детально анализирует Эдипов комплекс в пятом семинаре (который переведён на русский язык, и это большая удача, что вы можете им воспользоваться).

Итак, с самого начала у ребенка устанавливается особая, привилегированная связь с матерью, и это счастливое время в его истории, но которое неминуемо должно завершиться. Именно здесь и появляется отец в качестве того, кто должен положить этой идиллии конец. Он говорит «нет» тому факту, что мать считает ребенка объектом собственного наслаждения. Точно также он потом говорит «нет» ребенку, когда тот захочет обладать матерью в качестве своего сексуального партнера. Это и есть запрет на инцест, который Фрейд назвал комплексом кастрации.

Значит, ребенок боится отца именно потому, что отец представляет собой угрозу кастрации. Я думаю, что думать об отце, говорящем «нет», это более ясно, чем рассуждения об угрозе кастрации. Сейчас вряд ли мы найдем такого отца, который реально скажет своему сыну: «если ты будешь продолжать вести себя так, то тебе это дело отрежут». Подобные угрозы – это воображаемое. Но они безусловно присутствуют в самом слове «нет», конечно при условии, что оно сказано достаточно строго. Это «нет» одинаково распространяется как на мать, так и на ребенка, и тогда можно сказать, что такое «нет» можно рассматривать не только как запрет, но и как имя желания одновременно.

Позднее, Лакан вернется к этому вопросу, но уже несколько по-другому, когда он произнесёт свою знаменитую формулу: «отец имеет право на уважение, если даже не на любовь, только тогда, когда он из женщины делает причину собственного желания». Это «нет» не является словом, произносимым безразлично, оно означает, что я хочу вернуть мою жену. Это буквально так и разыгрывается в супружеских парах разными способами, в зависимости от того места, которое для женщины начинает занимать её желание обладать ребёнком.

Но не так уже редко мы слышим в клинике и такое, когда говорят: как только ребенок родился, у меня уже нет больше желания иметь сексуальные отношения с мужем. Можно себе представить множество вариантов этого высказывания. Это есть те самые варианты, когда отцовское «нет», во всех его смыслах, не было в достаточной степени записано, не было зафиксировано.

Важно помнить, что отец – это не только мужчина. Существует такое внутреннее измерение отцовской функции, которое постоянно напоминает о том факте, что мать и ребенок не целиком и полностью предназначены друг для друга. Только благодаря этому измерению может вступить в игру истинная функция отца: это отец, который говорит «да».

Это третий период Эдипа по Лакану, о котором идет речь в третьей главе пятого семинара. Отец, говорящий «да», это тот отец, который говорит «да» симптомам собственного ребенка. Отец, который говорит «да», является отцом обещания, и это целиком и полностью фрейдовское понятие: пусть использование твоего органа с матерью запрещено, но данный запрет становится обещанием на будущее с кем-то другим.

И интересно вспомнить, какое заключение делает Лакан после своего собственного анализа случая маленького Ганса. Так вот если Ганс был вынужден создать фобию, для того чтобы поддержать функцию Имени Отца, то это говорит о том факте, что в его случае отцовское обещание не функционировало надлежащим образом. И, следовательно, когда он вырастит и станет мужчиной, то не сможет брать инициативу в свои руки во взаимоотношениях с женщинами. Лакан говорит о том, что отец, который говорит «нет», необходим для того, чтобы возникло обещание в лице отца, говорящего «да», считающего, что великолепны те вещи, которые придумывает его ребенок (а значит и его симптомы), который рад, когда в подростковом возрасте сын говорит ему: «я хочу вот это, а ещё и вот это!». Здесь отец начинает действовать на стороне обещания, на стороне жизненных планов, но одновременно и как симптом. На него можно опереться, чтобы иметь собственные планы, проекты на будущее и можно опереться на идентификацию с ним. Но это вовсе не значит, что нужно обязательно делать то же самое что отец, например, становясь доктором или психоаналитиком, как это было, например, в случае дочери Фрейда ставшей психоаналитиком после опыта анализа с собственным отцом или дочери Мелани Кляйн – тоже ставшей психоаналитиком соответственно после анализа с материю. Но это означает, что, опираясь на эту идентификацию, можно сделать свой собственный выбор.

Вопрос: Тогда получается, что желания других людей для нас всегда симптом?

А.С. : Я рассматриваю как симптом то, что является конструкцией. Одновременно, эта конструкция и имеет личный смысл, и поддерживает моё существование, и участвует в моем наслаждении. И тогда, быть психоаналитиком – это тоже симптом.

Вопрос: Вы используете здесь термин конструкция в том же смысле, как его использовал Фрейд в работе «Конструкция в анализе»?

А.С. : Да, в принципе – тот же смысл. Но, наверное, нужно уточнить. Когда я говорю «конструирование симптома», это чересчур чистая вещь и это, например, ни в коем случае не повторение.

Большое спасибо!

© М. Страхов – перевод, 2004

[1] Конференция Александра Стивенса для студентов МГППУ, которую он дал в рамках своего визита в Москву по случаю участия в Семинаре Фрейдова Поля в апреле 2004 года. Александр Стивенс – психоаналитик, вице-президент Новой Лакановской Школы Европейской Школы Психоанализа, руководитель Фрейдова Поля (Бельгия), директор клиники «Куртиль» (Бельгия), член Всемирной Психоаналитической Ассоциации.

Расшифровка аудиозаписи – Яна Бовбас, редакция – Михаил Страхов.

Данный текст не редактировался автором, но публикуется с его любезного разрешения.

[2] В лакановском психоанализе проводится чёткое разграничение между терминами acting out (прочно вошедшим в употребление, особенно в англоязычной психоаналитической литературе), переводимым обычно как «отреагирование» и passage a l ' acte (термин, традиция перевода которого на русский язык ещё не установилась). См . в частности главу IX « Passage a l'acte et acting out » в Jacques Lacan, Seminaire, livre X, L'angoisse, Seuil, 2004 ( прим . пер .)

© Фрейдово Поле, 2005